Гейзер Матвій Мойсейович

Мы часто сидели "в секрете" в тесном погребе. Прятались. Я не хотел туда идти, орал изо всех сил. Мне затыкали рот: молчи! Троюродного брата, его звали Гриша Прицепт, сослали в Николаев. Он понял: погибнет здесь - и бежал. Переплыл Буг и пришел в Бершадь пешком худой, весь в обмотках. Помню крик тети Голды, его мамы: "Это не мой сын!" - она его не узнала. До сих пор крик этот стоит в ушах. Грише было тогда 15 лет.

Когда освободили Бершадь, первым делом раскопали яму ту, куда немцы сбрасывали расстрелянных. Какой крик стоял над рвом: люди спорили из-за мертвых. Не все могли опознать "своих". Погода была сырая, стылая. Так и остались в памяти: ветер и этот плач по-еврейски. И живые ссорятся - делят уже умерших. А мы своего Давида опознали сразу. Это мой дядя. Его увели в ту ночь, когда расстреливали партизан.

В конце апреля 1995 года с группой бывших узников концлагерей и гетто я участвовал в траурных торжествах, посвященных освобождению концлагеря Берген-Бельзе в Германии. На траурном митинге рядом со мной оказался пожилой, пожалуй, старый, немец с двумя внуками. Я плохо разговариваю по- немецки, но все же отважился спросить его, почему он взял на митинг детей. Старик вежливо, но с оттенком раздражительности, ответил: "Что еще могу я сделать, чтобы им не пришло в голову сотворить то, что сделало поколение моего отца и мое... Пусть с детства сами видят и слышат прошлое..." Старый немец ответил на вопрос, мучавший меня долгие годы: я не мог понять, почему в марте 1944 года мой дедушка повел меня на место расстрела немцами сотен евреев. Помню, отчетливо помню, как их останки перевозили на еврейское кладбище в Бершади. Увиденное в тот день осталось в моей памяти, в воспоминаниях неизличимой раной... Я часто возвращаюсь в мыслях к тому страшному мартовскому дню 1944года...

Старый немец боялся, чтобы внуки его не повторили "подвиг" дедов, а мой дедушка хотел, чтобы я его внук - запомнил все это... Мой дед достиг своего. Дай Бог, чтобы и мой новый знакомый оказался прав.

На митинге я встретил много бывших узников немецких концлагерей и гетто, а на приеме, устроенном властями Ганновера в ознаменование юбилея освобождения концлагеря Берген-Бельзе, я увидел немало людей - выходцев из бывшего СССР, не имеющих прямого отношения к трагическим событиям в Берген- Бельзе. Многие из них приехали в Германию как эмигранты... Понять этого не могу, но каждый волен выбирать свое будущее; об этом я писал в своей повести "Эзра Мордухаевич". Когда герой моей повести узнал, что его единственная дочь и внук уехали в Германию, он проклял их. Впрочем, есть и другой взгляд: выдающийся немецкий раввин-реформатор Людвиг Филипсон писал: "Ханаан слишком мал для детей божьих. Земля Израиля протянется через страны..." Немногим позже я услышал от духовного раввина России Штейнзальца: "Евреем можно быть и оставаться в любой стране, но земля Израиль всегда должна жить в сердце каждого еврея..."

И снова вернусь к своему детству. Сегодня трудно себе даже представить, какими голодными, холодными и мрачными были послевоенные годы на Украине. В очередях, наполовину состоящих из детей, за буханкой черного хлеба, за литром керосина для лампы люди простаивали помногу часов. И все же есть какое-то волшебство в слове "детство" спустя годы, десятилетия всплывают неожиданно светлые воспоминания из того далекого времени.

Для меня детство, прежде всего мама, бабушка, дедушка. И еще сама аура послевоенной Бершади. Ее обитатели, потерявшие так много близких и родных в годы войны, в условиях всепоглощающей бедности, нищеты, сохранили на удивление много истинно библейской доброты, желания помочь друг другу. Вспоминая об этом, я думаю, что люди по сути своей созданы, порой сами этого не подозревая, друг для друга, более того - живут друг для друга.

Забыть ли предсубботние вечера моего детства? Дедушка возвращается из синагоги в сопровождении очередного бедняка, которому не по силам справить субботу. До этого бабушка весь день стряпает на треножнике (примус и керогаз появились в Бершади гораздо позже) субботний ужин. Какие чудеса готовила она из одной курицы! Золотой бульон в медалях жира, куриная шейка, фаршированная гречневой кашей, маленькие, необыкновенные котлеты, сделанные из куриных потрохов, холодец из куриных ножек... Необыкновенно вкусны были сладкий горох и обязательный соленый арбуз, который бабушку научили готовить староверы, жившие в Пилипоновке деревне рядом с Бершадью. Конечно, это бывало далеко не каждую субботу! Замечу, что дедушка и бабушка - это родители моего отца, погибшего в гетто в январе 42 года. Отца, разумеется, я не помню, но воспоминания о нем постоянно жили в нашем доме, и помню, как все родные, глядя на меня, говорили: "Точь-в-точь Мойшеле". Наверное, война никогда не уйдет из моей памяти. Когда мне исполнилось 13 лет, дедушка достал из шкафа синий двубортный костюм и сказал: "Это тебе. Это был единственный нарядный костюм твоего папы". Моего отца учителя еврейской школы очень любили в Бершади. Долгие годы после войны встречавшие меня его бывшие ученики говорили друг другу: "Это сын Мойшеле Гейзера", и каждый из них делился воспоминаниями о моем отце...