-Когда вы в последний раз были в вашей Бершади?
Давно был. Последний раз я был в Волочийске, когда там открыли мемориал памяти погибших евреев. Под Волочийском погибло много евреев. Там был свой Бабий Яр. Это было вырвано из контекста истории. Видели бы вы, сколько пришло украинцев на это мероприятие! Они рассказывали, как их вселяли в эти еврейские дома, хозяев которых выгнали и сожгли. Это бывшая граница СССР с Польшей. Это было еврейское местечко, там только синагог было семь штук.
-Я сама родом из еврейского местечка – правда, из современного. Из Калараша, что в 48 километрах от Кишинева. Оттуда же родом и автор многих ваших песен Самсон Кимельмахер, и Бронислава Казанцева, которая, кстати, тоже исполняет песни на идише… В Калараше до перестройки жило 10 тысяч евреев – из 26 тысяч населения. Сейчас осталось около сорока человек. Но нас, слава Богу, там не расстреливали, мы оттуда сами уехали – кто в Израиль, кто в другие страны…
Мой отец когда-то написал стихи к шуточной песне. Мы ее пели на русском языке. Это была песенка про Биробиджан. Там были такие слова – "Биро, Биро, Биробиджан, пол-еврея – и туман". Вот сегодня такое же положение и в Бершади, и во многих других бывших еврейских местечках. Евреев в них практически не осталось. Как сказал один кинорежиссер, "все еврейские местечки переместились на еврейские кладбища"…
Самое главное – публика, которая ходит на ваши программы. На ней, к счастью, можно увидеть молодые лица. Но их мало. Как вы думаете, есть ли будущее у идиш-культуры в целом и песни – в частности?
Этот вопрос очень злободневен. Я знаю, что по нему есть масса решений, начиная с решений ООН и ЮНЕСКО. Но вы знаете, что такое настоящий, живой язык? Это, прежде всего, литература, театр, кино, песни и люди, говорящие и поющие на этом языке.
-В Москве есть какие-нибудь учебные заведения, где изучают идиш?
В Москве сейчас есть курсы, есть лекции, но это все, так сказать, для сохранения. Просто я думаю, что моя программа "Песни еврейского местечка" – это и есть хоть какой-то маленький островок идиша. Через музыку он может сохраняться хотя бы в таком виде. Но чтобы на нем создавалась новая литература, чтобы на нем говорили – я сомневаюсь. Но песня – это та форма, где может сохраняться язык.
-Как рано вы осознали себя евреем?
Очень рано, потому что там, где я жил, – это было уже не местечко, это был украинский городок, – там был очень сильно развит бытовой антисемитизм. Я постоянно его чувствовал и постоянно получал за свое еврейство еще в детстве. А на самом деле это было и общеполитическое явление тех лет. Потом, когда я поступил в театральное училище в Днепропетровске, один мой сокурсник потом мне признался (а он был из маленькой деревушки близ Карпат, где был один телевизор на всю деревню): "Когда мне сказали, что ты – еврей, я за тобой наблюдал. Нам такое про вас рассказывали!" Вот это и было воспитание тех времен.
-А сегодня, как вы считаете, антисемитизма стало меньше? На ваших программах не было попыток антисемитских лозунгов?
Вот, слава Богу, никогда. Более того, когда по Москве были развешаны плакаты, растяжки с рекламой "Еврейского местечка – 2", я боялся, что напишут на них что-нибудь такое – но ничего не было. Я специально ходил, смотрел. Это говорит о многом.
-Вы, мальчик из маленького еврейского местечка, тоже мечтали стать артистом? Думали ли вы, что станете знаменитым?
Сначала я занимался в музыкальной школе по классу кларнета, одновременно принимая участие в художественной самодеятельности. Я читал юморески на украинском языке и был очень популярен в своем районе. Потом я поступил в Днепропетровское государственное театральное училище. После театрального училища я немного поработал в Тернопольском театре кукол – по сути, создал его. После этого была армия, причем настоящая армия. Потому что в ансамбль песни и пляски Прикарпатского военного округа меня не взяли. Я приехал во Львов на прослушивание, и второй дирижер мне сказал: "Все. Ты даже не будешь стоять в хоре. Ты будешь солистом. Ты просто "супер". Просто сон в руку. Послезавтра приезжает начальник ансамбля..." Приехал послезавтра начальник ансамбля, я приехал к нему, но он меня даже слушать не захотел. Потом тот второй дирижер мне сказал: "Слушай, Ефим. Мне все равно – немцы, украинцы или евреи будут у меня в ансамбле. Но у нас тут допуск, мы выезжаем в Польшу, и будут проблемы. Поэтому мы взять тебя не можем". Он извинялся.
А я попал в строительные войска. Тогда туда брали тех, у кого не все в порядке со здоровьем, уголовников и представителей национальностей, которые были в государстве непопулярны. Так я попал в строительные войска, но не жалею об этом.
-Ваша настоящая фамилия – Зицерман. Вы ее сменили, опасаясь антисемитизма?
Винокур смеялся: "Что это за фамилия – Зицерман? Надо что-нибудь сценическое". Поэтому мы сделали – Александров.
